Синдром синей бороды - Страница 41

— Ты все шутишь! Никакой ты не старик, да и я для грации слишком угрюма. В маму, мне дома больше нравиться, чем на тусовках.

— Замечательно, но дома ты насидишься после моего отъезда, а пока я в Питере изволь веселиться. А то, что ж я буду вспоминать длинными холостятскими вечерами на чужбине?

— Сидя у камина с бокалом элитного вина? — хитро прищурилась Маша.

— Да, забытый, печальный, с таким же как я, одиноким бокалом давно забытого и старого вина, — в притворном огорчении вздохнул Вадим, — какого-нибудь перно одна тысяча семисотого года.

Маша рассмеялась:

— Не верю!

— А вы Станиславский, мадмуазель?

— Всего лишь, Мария Грекова. Но мне достаточно. Главное ведь не кто ты, а что.

— Интересно. И что ты?

— Человек, надеюсь — личность. В свое время была гадкой девчонкой, каюсь, но время превалирования эмоций прошло, и наступил вдумчивый штиль. Характер подвергся шлифовке, взгляды и действия корректировке. Не скажу, что мне было приятно признать себя пустышкой и попытаться что-то исправить, но удалось. И я горжусь своим достижением.

— Какие ломки ради… а ради чего? Вернее, что послужило их причиной?

— Один очень не красивый поступок. Не то, чтоб мне было стыдно за него… Тогда — нет, я была уверена в своей правоте, а потом… Папа великий воспитатель. Он преподал мне урок дальновидности, показал, что не все то белое, что бело, и не все черное, что темно. А еще показал, что у каждого действия есть последствие и порой такое, о чем мы и не подозреваем, не предполагаем, хоть порой и тщательно просчитываем варианты, но итог бывает, противоположен задуманному финалу.

— Мудро, — посерьезнел Вадим.

— Да. Теперь я всегда думаю, прежде чем делаю, стараюсь не торопиться с выводами. Правда терпимости от этого не прибавляется, но может, с годами и ее будет хватать? Тем более живой примет перед глазами — мама. Она всегда ровна и не спешна в суждениях, а терпение у нее поразительное. И понимание беспрецедентное. А раньше мне казалось это не достоинства, а недостатки, и она нетерпима, а заморожена. Живет в своем мире, в домике — кухне. Помните, как в детстве играли: я — в домике, я — в домике! Вот и мама также, закроется и плевать ей на нас, на весь мир, только не трогайте. Поели, уроки выучили? Идите, гуляйте. Я обижалась, даже одно время думала, что она пьет. Сидит на кухне и тупо накачивается вермутом или водкой. Но спиртным от мамы не пахло, и бутылок в доме не прибавлялось.

— Чтоб напиваться, нужен повод, а чтоб каждый день — очень веский, например — апокалипсис всей жизни.

— Повод-то как раз был, — протянула задумчиво Маша.

— Какой позволь полюбопытствовать?

Девушка долго молчала, глядя перед собой с таким видом, словно машина несла ее напрямую в прошлое, в те дни, когда радости, видимо, было мало, а вот печалей и бед — больше, чем достаточно.

Странно, что Вадим о том не знал. Впрочем, последний раз они встречались с Егором довольно давно, и разговор вышел смятый, в сутолоке и спешке. Дежурные фразы, пара пустых новостей и один пошел направо, другой налево, пообещав встретиться вечером. Но встречи не произошло. Поздравления с Новым годом тоже не в счет: как дела? Хорошо. Здоровья, удачи. И тебе. Детям привет, Вере отдельный, пламенный. И тебе от всей семьи…

— Тогда много случилось. Долго рассказывать. Главное, что после бабушка ушла в монастырь.

Вадим чуть не въехал в бампер впереди идущего БМВ от неожиданности:

— Стоп, она же умерла, Маша!

— Ничего подобного, если брать физический план. Сейчас может и правда, умерла, не знаю, а тогда, лишь для нас и мира. Необычное решение, удивительное для бабули. Она ведь педагог и законченный атеист. А вот решила уйти в монастырь, и ладно б куда-нибудь в области. Нет. Суетно здесь, сказала. Собралась за сутки, поцеловала нас и отчалила в неизвестном направлении.

— Зачем? Что за трагедия у вас произошла?.. И я не знал.

— Это были наши проблемы, чисто семейные. А почему бабушка приняла столь странное решение? — девушка покосилась на Вадима и вздохнула. — Сказала: будет молиться за Иру.

`Вот как'? — лицо Вадима застыло, руки сильней сжали руль.

— Потом постепенно все наладилось. Мама, правда, так и не простила бабушку, посчитала ее уход предательством, блажью. Считает ее мертвой. Но нас стала замечать. Сейчас я ей даже благодарна за ее отстраненность. Она нас к самостоятельности приучила. Не лезла в наши детские проблемы, и мы научились решать их сами.

— Не думаю, что твоя обида на мать прошла, слишком грустно ты излагаешь концепцию ваших отношений.

— Возможно, — согласилась девушка. — Но это обида не на ее холодность и невмешательство в нашу жизнь, а на себя. Я другая, не могу, как она, порой даже не понимаю и не приемлю ее отношение к определенным моментам. Но это моя проблема, не ее.

— Что же у вас произошло?

— Давай не будем сейчас об этом? Позже Вадим.

— Хорошо. Вижу, тебе не приятна тема…. Сюда сворачивать?…

Они вернулись домой около трех, и еще у двери поняли, что Ярослав дома, а Вероника, скорей всего нет: в квартире, с удалым размахом, пировали рокеры. Маша, хмуря брови, открыла дверь и оглохла на пару минут. Вадим еле сдержался, чтоб не зажать уши руками, спасая перепонки.

— Веселится, братец, — недовольно буркнула Маша и вихрем понеслась в комнату Ярослава. Вадим настроенный более благодушно, поспешил за ней, чтобы спасти юношу от сестринского гнева, и возможно аппаратуру от серьезной поломки. Судя по виду девушки, настроена она была решительно не только по отношению к брату, но и к его музыкальным пристрастиям. Однако, дойдя до распахнутой настежь двери, из которой ухало и выло, так что подпрыгивали жалюзи в зале напротив, Маша остановилась и застыла, открыв рот. Вадим заглянул в комнату через ее плечо и не сдержал смешка: Лика импровизировала на пылесосном шланге вместо гитары, а Ярослав, изгибаясь в экстатических ломках напротив нее, изображал солиста — орал нечто замысловатое в гантель, что заменила ему микрофон.